Платные выставки людей с особенностями внешности, а то и здоровья – дело вовсе не такого далёкого прошлого. «Человеческие зоопарки», на которых не только демонстрировали представителей неевропейских народов, но и заставляли их нарочито изображать дикарей – рычащих и поедающих сырое мясо – или выставляли обнажёнными, невзирая на их традиции и убеждения, сошли на нет только после Второй Мировой войны. «Цирки уродов» – выступления инвалидов с нехваткой конечностей, бородатых женщин, слишком высоких, низких, тонких или толстых по сравнению с привычной нормой людей, детей – сиамских близнецов, тоже просуществовали достаточно долго.
Этот обычай – «обменивать» зрелище нестандартного, а порой откровенно искалеченного тела на деньги – тянулся веками. И в эпоху Возрождения, и в Галантный век, и между ними считалось, что нет ничего смешнее, чем падающий карлик или пляшущий горбун.
Пётр I заставлял лилипутов изображать эротические шоу, и был не одинок в этом. Лилипутов где в добровольном, где в принудительном порядке поставляли к каждому крупному двору – королевскому или герцогскому. Тех, кто ходил вперевалочку в силу особенностей анатомии, заставляли исполнять танцы, чтобы вдоволь посмеяться. Более пропорционально сложенных то демонстрировали публике раздетыми, то обучали акробатическим трюкам. Душевные склонности к акробатике значения не имели. Если ты карлик, изволь работать карликом – а не поэтом, хронистом, лакеем, художником, кем угодно.
Из карликов составляли шуточные представления, только половина шуток которых состояла в сюжете. Все остальные обыгрывали рост карликов (например, смотрите – он слишком мелок для коня и скачет на поросёнке!) – и это в лучшем случае. Непропорциональность тела, походка вперевалочку обязательно высмеивались, для усиления комического эффекта на карликов надевали особенные костюмы или заставляли делать требующие ловкости ног движения.
Если у маленького человека был тик, следы травм на лице, заикание – тем лучше! Больше простора для насмешек.
Популярны были не только настоящие карлики, но и фальшивые – дети, чей рост корпуса ограничивали разными ухищрениями, давая расти ногам и голове без помех. Для этого им повреждали позвоночник – он становился зигзагообразным или горбатым на вид. Естественно, «исправленные» дети страдали от болей – и тем потешнее кувыркались, кланялись и танцевали.
Фабрика по производству смешных детишек
Память о профессиональных изготовителях живых развлечений сохранилась во многом благодаря Виктору Гюго – он собрал все истории и слухи о представителях этого сомнительного ремесла и, возможно, был знаком с документами, которые не дошли до нашего времени. Что он вообще склонен был интересоваться реальной историей, говорит нам сцена появления цыган в Париже в его самом знаменитом романе – «Горбун из Собора Парижской Богоматери». В девятнадцатом веке никто уже и не помнил, что группы цыган, явившихся в Европу из гибнущей Византии, возглавляли таинственные герцоги, – а у Гюго эта деталь есть.
В романе «Человек, который смеётся» Гюго рассказывает об одной из жертв, которой предназначено было стать живым развлечением – мальчике, которому отрезали губы, так, что из-за обнажённых зубов он как будто всё время широко улыбался.
Заодно писатель делает экскурс в «бизнес» компрачикосов вообще. Само слово компрачикос состоит из двух испанских слов и означает «купи детей». В самом же профессиональном жаргоне компрачикосов можно было встретить слова и конструкции почти из каждого европейского языка. Компрачикосы много путешествовали, вероятно, не заводили семей вне своего круга и постоянно были озабочены сохранением профессиональных тайн. У них была и своеобразная профессиональная гордость. Хотя их ремесло считалось грязным, а их самих презирали, они никогда не опускались до кражи детей – в отличие от владельцев мелких цирков, высматривающих по деревням маленьких инвалидов. Компрачикосы детей именно покупали.
Герой романа Гюго оказался ребёнком из знатной семьи, которую думали уничтожить противники. Легенды о том, что детей из низверженных семей, чтобы сильнее унизить поверженный род или чтобы не марать детской кровью рук, продавали компрачикосам, были очень популярны и, вероятно, имели реальную основу – хотя вряд ли компрачикосы часто получали в свои руки маленьких наследников графов и герцогов. В любом случае с крохотными виконтами или баронетами происходило то же, что с любыми другими малышами: их нарочно уродовали.
Интересно, что, в отличие от врачей, компрачикосы вовсю использовали обезболивание. И неудивительно – им было важно, чтобы ребёнок, в которого вложены деньги, выжил.
Но использовали они довольно грубые по действию наркотические настойки. Их давали и во время операции, и в период восстановления, и в результате ребёнок получал серьёзные нарушения работы мозга. Одним из обычных побочных эффектов была полная или частичная потеря памяти с сопутствующим регрессом в развитии. Так что вместе с операцией ребёнок получал не только новое тело, но и новую личность. Пока малыш выздоравливал, перед ним рисовали картины его обеспеченного будущего, внушая мысль, что нанесённые увечья – его особое преимущество.
По легендам, компрачикосы могли заставить глаза ребёнка вечно смотреть врозь, изменяли форму рта, чтобы она была смешнее и чтобы ребёнок разговаривал с дефектами дикции, чуть ли не производили операции на гортани ради забавного голоса. Ну и, конечно, они, с помощью разных ухищрений, деформировали позвоночник или конечности ребёнка, что отнимало немало времени. Целью было не просто нанести увечье, а сохранить возможность двигаться (ведь компрачикосы продавали этих детей для разного рода выступлений) и полноценно обслуживать себя. За проблемных детей заплатили бы меньше – никто не любит возню.
Любительская работа
Скупали детей не только компрачикосы. За малышами с готовыми увечьями охотились небогатые цирки. Порой им достаточно было осмотреть обочины дорог и побережья рек – крестьяне Европы, несмотря на все церковные проповеди, верили, что детей подменяют на своих «уродцев» эльфы и часто относили их эльфам обратно. То есть – оставляли на опушке леса или у речного омута. Там оказывались дети с аутизмом, синдромом Дауна, заячьей губой, кривой спиной, красными глазами (то есть альбиносы), лишними пальцами или перепонками между пальцев. Только часть из них оставалась в живых – те, кем заинтересовались циркачи или особенно сердобольные прохожие.
Но часто крестьянки и сами предлагали своих «неудачных» детей или господам в усадьбу, или циркачам – за деньги. Более того, отдельные женщины сами становились фабрикой по производству смешных детишек.
Во-первых, во многих местах Европы детям бинтовали голову, стремясь придать ей особую, красивую по местным меркам форму. Матери, сбывающие малышей балаганам, находили свои способы бинтовать голову так, чтобы она выглядела необычно – например, становилась похожей на голову персонажа советских мультфильмов Самоделкина, с плоской широкой макушкой. Они могли по нескольку раз на дню разглаживать мягкий нос ребёнка, делая его плоским, вытягивая вперёд и вверх, придавая ему разные причудливые формы.
Иные перетягивали живот верёвками и дощечками во время беременности, когда ребёнок начинал шевелиться. Верёвка не давала ребёнку шевелиться в утробе и полноценно расти в каком-нибудь одном месте – в результате малыш появлялся на свет с какой-нибудь странностью. В рассказе Ги де Мопассана «Мать уродов» крестьянка умела даже управлять тем, какую форму примут в её утробе дети. Он также указывал на то, что модницы в корсетах тоже наносили вред своим детям – только, в отличие от той крестьянки, их никто не думал за это осуждать.
Кстати, в этом рассказе есть примета девятнадцатого века. Крестьянка уже не продавала своих детей, а отдавала их в балаган, словно в работу и ученье к какому-нибудь ремесленнику, получая себе их жалованье на правах матери.
Армия ангелов
В семнадцатом-восемнадцатом веках Италию охватила настоящая эпидемия. Крестьяне, пекари, художники, ремесленники – отцы из самых разных сословий добровольно калечили своих сыновей вполне определённым образом. Этих мальчиков кастрировали – удаляя тестикулы с тем же хладнокровием, с каким эту процедуру проводили для ягнят и телят. Поскольку с модой всячески боролись, в том числе принимая законы, напрямую запрещающие калечащие операции, очень часто отцы оправдывались тем, что их дети будто бы случайно повредили мошонку во время несчастного случая.
Одного укусила змея, и пришлось предотвратить распространение яда. Другой неудачно упал с лошади. Третий неудачно с размаху сел на бревно и пропорол себе нежный орган сучком. Четвёртому придавило и расплющило камнем. В общем, больше ста лет итальянские мальчики становились жертвами разнообразных несчастных случаев так обильно, как никогда раньше или позже. Некоторые из них его не переживали: и медицина была не самого высокого уровня, и в домашних условиях операцию проводили порой неправильно.
А виной всему была мода на ангельские голоса певцов-кастратов, пришедшая в Европу вместе с беженцами из Византии, где традиция оскопления мальчика (например, чтобы он сделал духовную карьеру или не смог бы сделать политическую) исчислялась веками.
Певцы-кастраты позволяли улучшить репертуар хоров и не терять певцов-мальчиков, когда они едва успевают чему-то научиться, только из-за того, что начал ломаться голос. Певцы-кастраты позволяли духовенству наслаждаться женскими партиями популярных опер, не выходя в большой и суетный мир. Более того, сочетание звонкого голоса и по-мужски обширных лёгких (даже ещё обширнее – кастраты позже прекращали расти) делало кастратов ценными и для слушателей совершенно не духовного рода занятий.
«Музыканты», Караваджо (1595)
(1595)(1595)
Мода на кастратов и их баснословные гонорары заставляли отцов холостить своих маленьких детей. Увы, но само по себе отсутствие яичек не давало мальчикам билет в мир музыки – ведь ещё нужны были слух, талант, умение держаться. Правда, и без пения кастрат мог хорошо заработать. Вместе с модой на кастратов в искусстве пришла и мода на романы с кастратами. Причём и со стороны мужчин, и со стороны женщин, поскольку правильно выхолощенный юноша сохранял в общем и целом половую функцию – при том не награждал нежеланными детишками. Мужчин же привлекало женоподобие этих юношей.
Так что огромное количество молодых кастратов зарабатывало деньги скорее в постели, чем на сцене, едва научившись перебирать струны (за отсутствием певческого таланта кастраты часто играли кое-как несколько модных пьесок, будто бы именно ими развлекая дам в покоях).
Даже те юноши, которые замечательно пели и выступали в опере или как солисты, не избегали этого заработка. Они часто привлекали внимание богатых и влиятельных людей, которые предлагали им своё покровительство. То было предложение, от которого нельзя отказаться – строптивых ждала месть, и хорошо, если она ограничивалась закрытием доступа на сцену. Вполне в нравах времени было нанять дуболомов, которые подстерегут певца и изуродуют его, а то и просто забьют до смерти. Волей или неволей каждый кастрат-певец был вынужден уступать любовным притязаниям «покровителей» – которые успокаивали свою совесть деньгами и подарками. Реже это были покровительницы.
Фаринелли
Кастрация делала юношей не просто обладателями уникального голоса. Из-за того, что они заканчивали расти поздно, они часто выглядели странно – очень высокие, с головой, которая из-за роста казалась маленькой, с диспропорционально длинными и при этом слабыми, соприкасающимися в коленях, ногами, с грудью, которая могла выглядеть как у девочки-подростка или свисающей, не похожей ни на мужскую, ни на женскую.
Только к концу девятнадцатого века волну калечащих операций удалось остановить, спрос на них попросту начал падать – благодаря постепенно распространяющемуся научному взгляду на мир, вытесняющему мракобесие, падкое на чудеса.
Последним певцом-кастратом стал Алессандро Морески. У него был не самый приятный тембр, но за отсутствием выбора он выступал перед самим папой Римским и вызывал любопытство всей Европы. Он так же, как и его предшественники, всю жизнь вступал в связь с женщинами и мужчинами – и, по видимости, тоже не всегда добровольно. Он был единственным кастратом-певцом, оставившим аудиозаписи – правда, довольно далёкие от совершенства, но дающие общее представление и о его возможностях, и о тембре его голоса.
